Посвящается члену Союза художников России В.В. Лазебному.
Вот говорят, что ничего особенного, привлекательного в наших степях нет. В горах, на море – это да! Абрау-Дюрсо, Крым, Домбай – не пейзажи, а живые картины.
На выставки картин этого художника я стараюсь попасть при любой возможности. Зачарованная подолгу стою перед полотнами и ловлю себя на мысли, что пейзажи очень узнаваемы. Будто художник взял и перенес на холст то, что нас окружает.
Вот степь, пересеченная лесополосами, – это наше – стоит выйти за станицу, и твоим глазам откроется неописуемая красота наших степей с пестротой полевых цветов, стрекотом кузнечиков… Если лесная поляна, освещенная солнцем, то обязательно захочется оказаться в тени кустов и деревьев, послушать пение птиц. А если букет полевых цветов в глиняном кувшине, то пожелаешь, чтобы он очутился на твоем столе в твоей комнате. Ты даже почувствуешь терпкий аромат этих цветов.
Позже, познакомившись с художником, я передала ему свои ощущения, сказав, что на его полотнах все так жизненно и правдоподобно. Анатолий Иванович пояснил, что все это мастерство пришло к нему с годами, не сразу. Поначалу думалось, что достаточно закончить художественное училище, и все пойдет как по маслу. И он рассказал один случай из своей творческой биографии, который многому научил тогда начинающего художника, стал поворотным моментом в его творчестве…
Перед защитой диплома выпускник Воронежского художественного училища отправился в деревню. То там, то здесь его видели с этюдником, мольбертом. Человек новый в деревне всегда привлекал к себе внимание. Поселился этот невысокий, стриженый паренек у Егоровны на краю деревни, одинокой старухи, которая позабыла, сколько ей лет, сбившись со счету на девяносто пяти. Егоровна жила тихо, слышала плохо, да и видела неважно, а разговаривать вообще была неохотница. Впрочем, художник с ней и не пускался в разговоры…
Весна была в разгаре, природа просыпалась, и с каждой минутой менялись краски. Художник все это видел, потому что вставал рано, в часы утренней свежести, а ложился поздно. Он исходил деревню вдоль и поперек, зарисовал крутые берега реки, деревенские дома, небо с румяным закатом, первые всходы на полях, трактористов и даже Егоровну. А вечером, выпив кувшин молока, ложился, растянувшись на домотканом покрывале, и сквозь дремоту слышал нежное и страстное пощелкивание соловья…
Сначала местные жители интересовались: «Что за человек бродит?» Потом мужики и бабы, занятые весенними заботами, забыли о нем. А позже он уже стал привычен, как деталь знакомого пейзажа. В своих походах по окрестностям молодой художник был не одинок. Его сопровождали мальчишки. Когда он рисовал, они толпились позади и шепотом высказывали свое мнение, делились впечатлениями. Зрителями они были довольно тактичными…
Очень часто к месту работы художника приходил высокий старик – бывший колхозный кузнец, теперь пенсионер, получивший от односельчан многозначительное прозвище «Отвяжись». Старик подолгу простаивал позади художника, опершись на суковатую палку. Молчал художник, молчали мальчишки, молчал старик…
Но вот однажды за спиной незнакомца оказался один Отвяжись. Художник вдруг заговорил:
– Ну, как, старина, похоже? – спросил он, показывая старику почти законченный этюд. Отвяжись еще раз вгляделся в длинные ленты лесополос, в голубые речные дали, подумал и сказал:
– Здорово похоже!
Художнику понравился этот бесхитростный ответ, и он начал вытаскивать этюды, эскизы, многочисленные рисунки. Перед стариком развернулась целая галерея односельчан, знакомых мест. Он смотрел, кивал головой и молчал.
– Ну вот, что смотришь? Похоже?
– Очень крепко похоже, – ответил старик.
– Значит, нравится? – удовлетворенно заключил художник.
И тогда Отвяжись, подумав, вдруг заявил:
– Нет, не нравится!
Художник опешил, он рассчитывал на другой ответ.
– Почему?
– Да как тебе сказать, – почесал затылок старик. – Не хватает тут… запаху нашего не хватает… Запаху жизни… А так – оч-чень похоже.
– Какого еще «запаху»? – удивился художник. – Почему не хватает?
– А я тебе скажу – почему. Я давно за тобой смотрю. Мы вот с тобой говорим, а ты думаешь, мил человек, я знаю, как тебя зовут? Никто не знает. Ты вот многих нарисовал… И меня нарисовал… А знаешь, как меня зовут? Не зна-аешь! А меня зовут Антон Павлович Егоршин. Как Чехова… – поколебался с минуту и добавил: – А по деревне кличут Отвяжись! Нет, дорогой, надо ближе к людям, к их работе быть, тогда и картины твои «задышат»: и грохот трактора будет слышен, и песни, что бабы поют, возвращаясь с фермы, и крики ребятишек, купающихся в речке… Так-то, мил человек. Не обижайся, это я свое мнение имею…
Художник был недоволен, что начал этот неприятный разговор с этим, казавшимся ему теперь придурковатым, стариком. И чтобы завершить встречу и ответить как-нибудь старику, вяло сказал:
– У меня, дед, не парфюмерная фабрика. Я не одеколон вырабатываю, а картины пишу. Так что насчет запахов нужно в другое место обратиться…
После этого разговора художник собрался и уехал. Он хорошо поработал и поехал в город, в мастерскую, писать большую дипломную картину «Весеннее утро в деревне».
В душе художник был согласен со стариком по прозвищу Отвяжись, но юношеский максимализм мешал. Частенько он вспоминал разговор в деревне и всякий раз приходил к выводу, что мудрый старик был прав.
И сегодня, вспоминая студенческие годы, Анатолий Иванович, ставший нашим талантливым земляком, не применет в разговоре рассказать о той встрече с деревенским кузнецом с именем Чехова, который своим крестьянским чутьем помог художнику улавливать и переносить на свои полотна этот самый запах жизни.
Т. Юпилайнен, ст. Крыловская.