Автобус мчал Василия из города в его родную станицу. Сколько же лет прошло, как он покинул родные места? Целая жизнь! На память пришли чеховские слова, которые Василий помнит еще со школьных лет: «Жизнь, она долгая, будет и хорошее, будет и плохое»… В молодости он не боялся плохого, и не то, чтобы был уверен во всем хорошем. Важно, что «жизнь долгая»: можно будет это «плохое» исправить…
Из длинной вереницы прожитых лет, как звездочки вспыхнули воспоминания. До призыва в армию оставалось чуть больше недели. Они с Лидой решили, что все оставшиеся ночи будут их. Вот она рядом, его Лида, доступная и запретная, ее прерывистое дыхание, ее губы, тихие, протестующие стоны:
– Не надо, Васенька, милый…
– Люблю, Лидушка…
– И я люблю…
– Зачем же ты меня мучаешь? – Василий целовал девушку в зажмуренные глаза. Считалось, что, если парень целует в глаза, – это клятва в верности. Вот он и клялся поцелуями, испытывая ни с чем не сравнимую сладость. Ночь была короткой – еще затемно должны были они разнять объятия, чтобы, прячась от чужих глаз, под петушиный крик пробраться до своих хат и хотя бы на час вздремнуть с ощущением недавнего счастья… Уходя в армию, Василий спросил: «Дождешься?» Одними глазами ответила Лида – и он понял: дождется…
Нет, прошлое, оказывается, не умерло. Он хорошо помнил, как, вернувшись со службы, помчался в город, где Лида училась заочно на зоотехника и теперь сдавала сессию. Неожиданной и радостной была встреча. Мать Василия считала Лидию неровней сыну – он у нее видный, красивый, парень – хоть куда! А она – так себе! Сын мимо ушей пропускал ее увещевания… любил…
Василий с трудом нашел могилки родителей. Приехав в станицу в день поминовения, он прямо с автобуса направился на кладбище. Долго шарил глазами, пока не наткнулся на два еле заметных бугорка с покосившимися некрашеными крестами… Сколько же лет он не был в станице? Василий поежился, вспомнил дождливый день, когда хоронили мать. Станичники сочувствовали: мать похоронил, брат одной ногой в могиле. Тимофей шел рядом за гробом, худой, бледный, часто кашляя, словом – не жилец…
Василий огляделся вокруг. Приглушенно говорили у соседней могилы, велись беспечные разговоры – «все там будем», где-то плакал ребенок… Он никого не узнавал, проходившие мимо всматривались в его лицо, что-то припоминая, и отводили глаза, боясь ошибиться…
Свадьбы у них с Лидой не было, но молодость брала свое. Он любил ее, видел ее любовь к нему. Расписались и стали жить вместе, как муж и жена…
– Лидусь, ты что же, всю жизнь собираешься жить в станице, копаясь в навозе?
Женщина вздрогнула от неожиданного вопроса, как же так? Она же на зоотехника выучилась, любит свою работу!
– Махнем в город, устроимся на завод, будем жить, как люди, – продолжал Василий. Заметалась по комнате Лидия:
– Поезжай, Вася! Я давно вижу, что тебе не сидится, на работу устраиваться не спешишь… Да и я путаюсь у тебе под ногами, – голос у нее сорвался, горло перехватила обида. – Нет, Васенька, никуда я отсюда не поеду, здесь – все мое, а там что? Больше не говорили, а наутро чуть свет пошел Василий на первый рейс автобуса, сказав, что поехал проведать Тимофея – он все чаще лежал в городе в больнице…
И пропал Василий. Лидия ждала, что вернется, не сможет без нее. Да и самой было неловко: не жена, не вдова – брошенная! Закружила Василия городская жизнь. Иногда вспоминал жену, злился, что не поехала с ним. Появились новые знакомства, мимолетные, несерьезные. Женщины податливые, доступные. С Лидией сравнивать не хотелось – она была вне конкуренции, он любил ее, но возвращаться не помышлял. До Лидии доходили слухи, что живет то с одной, то с другой… Несколько раз порывался вернуться в станицу, но всякий раз рассудительно считал, что создан он для лучшей, городской жизни…
А Лида будто окаменела, замкнулась, знала только работу, а с работы бежала домой и, словно в крепости, уединялась, загружая себя домашними делами. Единственной радостью был сын Артемка. Иногда, проводив мальчонку в школу, давала волю слезам: Василий ни разу не видел сына, не интересовался им, хотя знал от станичников, что растет его копия. Мужчины обращали внимание на Лидию, звали замуж – непреклонной была женщина.
– На кого променял тебя, Лида! Смотреть не на что! Тьфу! – доносили Лидии видевшие его в городе станичники с очередной пассией. Поначалу эти разговоры бередили душу женщины, но со временем все улеглось. Артем радовал ее, по окончании школы поступил в военное училище, на последнем курсе женился и с семьей уехал на погранзаставу…
Лида, возвращаясь с кладбища, еще издалека заметила у своего дома на лавочке фигуру мужчины. Подойдя ближе, тихо произнесла:
– Вася?
– Я… – выдохнул Василий и пошел ей навстречу. Скрестив руки на груди, Лидия откровенно рассматривала его, чувствуя, как глаза наполняются влагой. Все поплыло перед ней… Очнулась в объятиях Василия, тот прижимал ее к себе, гладил волосы, приговаривая:
– Ну что ты? Не надо…
Лидия отстранилась, молча подняла сумки, вошла в калитку. Василий следовал за ней: до боли знакомый двор, знакомая хата, утопающая в мальвах… Не зажигая света, так и просидели до утра в темноте.
– Прости, Лидушка… Забудем обо всем. загубил я себя, загубил…Нет жизни без тебя! – В комнате было темно, но Василий чувствовал: Лидия плачет. – Нет у меня никого, одну тебя и люблю…
– Э-э, Вася, какие амуры на старости лет? Внук вон скоро женихом будет…
– Помоги, помоги мне, Лида, забыть мою вину. Вернулся я, совсем… где угодно работать буду…
– Жаль мне тебя, Вася, ты и нашу жизнь загубил. Я – что? За сына обидно! «Безотцовщиной» рос при живом отце…
Утром Василий уходил на городской автобус.
– Ну как же мы, Лида?
– Иди, Вася, иди… Не могу я… Сердце не прощает…
Он быстро пошел по тропинке, а Лидия долго глядела ему вслед, пока фигура Василия не растворилась в утреннем молоке тумана.
Да, в молодости он никогда не боялся плохого и думал, что за долгую жизнь успеет все поправить. Но опять же, по законам чеховской драматургии, «ружье» из прошлого «выстрелило» в его жизни тогда, когда уже ничего нельзя исправить.
Т. Юпилайнен.