Не так часто удавалось матери с дочерью позавтракать вместе. Вот так, никуда не торопясь, не намечая никаких планов. Просто посидеть в тишине, душевно поговорить, поделиться накопившимися новостями. Но сегодня начинались студенческие каникулы, и Люба спешила сообщить маме, что сессия позади, в зачетке – «хорошо» и «отлично», что целых две недели она не будет просиживать в «читалке» допоздна. А по утрам будет отсыпаться. Люба говорила и говорила, но вдруг осеклась: она заметила, что Ирина не слушает ее, сидит, уставившись в одну точку, о чем-то задумавшись. На Любины вопросы отвечает невпопад. Не заболела ли? Люба даже ладонь приложила ко лбу матери, но та отвела ее руку, молча встала, подошла к окну и, наконец собравшись с духом, остановилась напротив дочери и негромко произнесла:
– Сегодня… встретила твоего отца…
– Отца? Какого отца? У нас же нет никакого отца!.. – девушка обняла мать, отвела в комнату, усадила в кресло:
– Я слушаю тебя…
Ирина никогда не говорила с дочерью об отце. Выдумав однажды байку о том, что он, якобы капитан дальнего плавания, завербовался в заграничном порту и теперь ходит под чужим флагом, она и сама поверила этому.
– Преда-атель! Не хочу такого отца! – визжала десятилетняя Люба, и тема эта навсегда была закрыта. В понятие «предатель» Ирина вкладывала иной смысл… Она пристально посмотрела на дочь. Перед нею уже не ребенок, а совершенно взрослый человек, студентка второго курса факультета журналистики университета. «Интервью не избежать», – подумала Ирина, но отмахнулась от дочери ладонью с плотно сжатыми пальцами. Привычки – не разжимать пальцы – женщина старалась не нарушать. У привычки этой была своя история…
В 16 лет к Ирине пришла первая любовь. Она полюбила морячка Пашку, прибывшего в недельный отпуск на родину. Познакомились, как водится, на танцах. Ну, не на танцплощадке в парке, а на пустыре, на другой стороне улицы, где жила Ирина. У ее соседа Гришки была редкая по тем временам штуковина – магнитофон. Все считали Гришку компанейским, широкой души человеком, мол, предоставлял свое сокровище в общее пользование. Но Ирина подозревала иное. Этот золотушный владелец «мага» ничем примечательным не отличался. Огромная голова присоединялась не посредством шеи, а восседала прямо на плечах, а второй подбородок как бы подпирал ее. Но этот «ходячий студень», как нарекла его Ирина, считал, что у него все преимущества и даже власть над ребятами и девчатами: хочу – вынесу «маг», не захочу – фиг вам! К Ирине он имел затаенную, маскируемую хамством страсть. Но девушке что страсть, что хамство его – пыль на дороге: она его и не видела, а видела – отворачивалась. И однажды отвернувшись, обмерла: прямо на нее как-то надземно
двигался умопомрачительный – другого слова девушка не могла подобрать – моряк. Синие волны тельняшки дыбились игрой могучих мускулов. Моряк двигался к Ирине, не спуская с нее глаз, разметая почтительную ребятню порывами бризов, муссонов и норд-остов, словно покорял в эту минуту водную стихию…
– Позвольте вас пригласить, – протянул он руку Ирине. И она полюбила его. И он ее. Полюбил. Монументальную Пашкину грудь украшала татуировка, изображавшая морской бой, а поверх этой баталии славянской вязью были выколоты буквы: Д.К.Б.Ф. Что означало – Дважды Краснознаменный Балтийский флот. В залог вечной любви Ирина с Пашкой, следуя морской традиции, искололи внутреннюю сторону пальцев: «Павел + Ирина = до гроба».
Ирина и собиралась любить Павла до гроба. Никакой другой любви она и не признавала. И когда в следующий раз Пашка приехал в отпуск, они уже решили обзавестись собственным жильем – купить у одной старухи летнюю кухню, что во дворе частного дома. Пашка даже назанимал у соседей денег на покупку, однако деньги эти старухе моряк не вручил, а спешно уехал, якобы срочно вызванный к себе на Д.К.Б.Ф.
Уехал – и ни гугу. А через три месяца телеграмма: «Если можешь – прости. Жизнь связал с другой». Ирина прочла и почувствовала, как нестерпимо тонко и больно, словно вязальная игла, что-то вонзилось в сердце. Эта «игла» так и торчала в нем, и вытащить ее оттуда было невозможно. Хотелось отравиться, прыгнуть с обрыва в воду – без Пашки жизни никакой. И простить нарушенную им клятву любви не могла. Чтобы утолить тоску, отвлечься, пошла на курсы медсестер, открывшиеся при районной больнице. Коварный Пашка сгинул из поселка навсегда, так и не узнав, что оставил Ирину беременную, что она еще долго раздавала долги соседям, откладывая из своей скромной зарплаты санитарки…
Постепенно память о Пашке заглохла, а вот татуировка меж пальцев осталась. Свести ее она боялась, говорили, остаются глубокие шрамы. Потому и возникла привычка пальцы не разводить. Ирина ждала Пашку и год, и два, и три. Надеялась: одумается, вернется, ведь поклялись в вечной любви до гроба. Она и дочку назвала Любовью. Писать ему было некуда, адреса Пашка не оставил. Подруги и сочувствовали Ирине, и подтрунивали над ней, мол, объяви всероссийский розыск. Даже предлагали знакомства с подходящими, на их взгляд, мужчинами. Но Ирина была непреклонной, она продолжала любить. Дочка все больше походила на Павла, но об этом знала только она, Ирина – ни одной фотки Павла у нее не было…
Ирина с головой ушла в работу. Ночные дежурства, сеансы массажа, который она освоила еще во время учебы, давали приличную добавку к зарплате. Хотелось, чтобы дочка ни в чем не нуждалась. Любочка радовала ее: училась прилежно, с увлечением, много читала, пробовала сочинять рассказы и даже стихи. И у нее получалось. А в старших классах объявила, что хочет стать журналистом. Она легко поступила в университет в областном центре, и Ирина подумала, что неплохо бы переехать и ей в город, быть рядом с дочкой: работа медсестры найдется, город большой, больниц много. И вот теперь они жили вдвоем на съемной квартире, заботясь друг о друге, поддерживая в трудных ситуациях…
– Ма-ма-а, – Люба тихонько дотронулась до плеча Ирины, – где же ты видела моего отца? Женщина встрепенулась, открыла глаза и, глубоко вздохнув, поведала дочери о том, что произошло на ее дежурстве прошлой ночью… В хирургическое отделение привезли мужчину, как выяснилось, после жестокой драки с восемью ножевыми ранениями, без сознания, с большой потерей крови. Поместили в реанимацию. Ирине предстояло поставить ему капельницу. Что-то знакомое показалось в опухшем лице мужчины. А когда вводила иглу в вену, на растопыренных пальцах прочла: «Павел + Ирина = до гроба». Ирина в каком-то оцепенении покинула палату. «Пашка, Пашенька, что случилось?.. – шептали ее губы, – вот ты и нашелся». Но моряку не суждено было ни увидеть, ни услышать свою Ирину. Раны оказались несовместимыми с жизнью… Ирина медленно разжала пальцы, и Люба прочла … клятву в вечной любви. Она крепко обняла мать и осыпала ее лицо поцелуями. У обеих по щекам текли слезы…
Т. Юпилайнен.