На кладбище было многолюдно и торжественно. Станица, чинно приодевшись, пришла сюда в день поминовения усопших. Вели за собой детей, внучат. Выкладывали, едва отдышавшись, на столики, а то и прямо на могилки, поминальную снедь. Велись беспечальные разговоры: исконная земная истина – «все там будем» – не заставляла страдать, все было так, как и должно быть…
Клавдия, как дошла до «своих» могилок, со всеми поздоровалась и вдруг резко остановилась – чуть не прошагала мимо. Ее оградка, выкрашенная голубой краской, стояла в самой «населенной» части станичного погоста. В глубине оградки – кресты – один над отцом и матерью Клавдии, а чуть впереди – большое земляное надгробие с гранитной плитой, а в керамической рамке – фотография.
Василий издали наблюдал за Клавдией, подойти не решался. Ему хорошо видна была фотография – до боли знакомый взгляд. Этот взгляд через много лет дотянулся до Василия не то с насмешкой, не то с отпущением вины. Но вернуть уже ничего нельзя. Он почувствовал, как слабеют ноги, почему-то бросило в жар, и медленно опустился на траву. Из долгой вереницы прожитых лет, словно звездочки, вспыхнули воспоминания…
До призыва в армию оставалось чуть больше недели. Они решили с Клавой, что все оставшиеся ночи будут их. Вот она рядом, его Клавдия, доступная и запретная, ее порывистое дыхание, ее губы, тихие, протестующие стоны:
– Не надо, Васенька, милый…
– Люблю, Клавушка.
– И я люблю.
– Зачем же ты меня мучаешь?
Василий целовал ее в зажмуренные глаза. Считалось, что, если парень целует девушку в глаза, – это клятва в верности. Вот он и клялся поцелуями, испытывая ни с чем не сравнимую сладость. Ночь была коротка – еще затемно они должны были разжать объятия, чтобы, прячась от чужих глаз, под петушиный крик добраться до своих хат и хотя бы на час вздремнуть с ощущением недавнего счастья.
Уходя в армию, спросил: «Дождешься?» Одними глазами ответила Клавдия – и он понял: дождется.
Нет, прошлое, оказывается, не умерло… Он хорошо помнил, как, вернувшись со службы, помчался в город, где Клава училась в сельхозинституте и теперь сдавала сессию. Неожиданной и радостной была встреча. От Клавдии он узнал, что его брат Тимофей здесь, в городе, лежит в больнице. Навестили его, и уехал Василий в станицу. Вскоре приехала и Клавдия. Встретились вечером.
– А к матери моей почему не заходила, ведь болеет она?
– Клавдия вспыхнула:
– Неправда! Я пыталась несколько раз… но она…
Василий припомнил, что мать считала Клавдию неровней сыну. Он был любимчиком, мать ревностно относилась к увлечению сына и злилась, что он пропускал мимо ушей ее увещевания.
К тому времени Клавдия уже похоронила отца с матерью. Василий поежился, вспомнил дождливый день, когда хоронили его мать. Станичники сочувст-вовали ему: мать похоронил, брат одной ногой в могиле. Тимофей, сгорбившись, шел рядом за гробом, худой, часто кашлял… словом – не жилец.
Василий оглянулся вокруг. Приглушенно говорили у соседней могилы, где-то плакал ребенок, а перед глазами – Клавдия.
Свадьбы у них не было, но молодость, жажда любви брали свое. Он любил ее, видел ее любовь к нему. И они стали жить как муж и жена. Однажды, наблюдая, как жена, прийдя с работы усталая, медленно снимает резиновые сапожки, вешает «спецовку», он с усмешкой заметил:
– Клав, ты что ж, так и будешь жить в станице, копаясь в навозе?
Молодая женщина вздрогнула от неожиданного вопроса: как же так, ведь она же на зоотехника выучилась!
– Бросай все, – продолжал муж, – махнем в город, устроимся на завод.
Заметалась по комнате Клавдия. Она давно заметила, что Василий не спешит после армии устраиваться на работу в совхозе:
– Поезжай, я давно вижу, что тебе не сидится. Работы не имеешь, да и я путаюсь у тебя под ногами, – голос у нее сорвался. – Нет, Васенька, никуда я не поеду – со всего свету не соберешь цвету!
Больше не говорили. А утром чуть свет пошел он на первый рейс автобуса, сказав, что едет проведать брата Тимофея, тот все чаще лежал в больнице.
И пропал Василий. Клавдия ждала, что вернется, не сможет без нее. Да и самой было неловко: ни жена, ни вдова… брошенка!
Закружила Василия городская жизнь. Иногда вспоминал о Клаве, злился, что не поехала с ним. Работал уже на комбайновом заводе, жил в общежитии. А однажды в медсанчасти увидел Ольгу…
Сравнивать с Клавдией не хотелось. Податливая, сговорчивая, безотказная, она вскоре объявила, что ждет ребенка. Злость и обида на Клавдию обернулась жалостью к себе. Ведь все могло быть иначе.
Уезжал в станицу, выписавшись из больницы, Тимофей.
– Что Клавдии предать?
– Что видел, то и передай…
Клавдия будто окаменела, замкнулась, знала только работу, а с работы бежала к себе домой и, словно в крепости, скрывалась в хате.
Никто сейчас не смог бы вспомнить, как Тимофей оказался у ее дома:
– Все по Василию сохнешь?
– Нужен он мне, твой Василий! – огрызнулась Клавдия.
– На кого… променял тебя, Клава! Зато в городе живет, в шляпе ходит, сигареты дорогие курит! Куда та-ам!
Василий вспомнил заседание месткома, где его стыдили, обвиняли в аморальном образе жизни – жениться на Ольге не хотелось, но пришлось – ребенок же будет… Все чаще Василия видели с друзьями подшофе, а однажды даже отсидел 15 суток за драку…
Вскоре до Василия дошел слух: Клавдия вышла замуж за Тимофея. Земляки рассказывали, что было это убогое подобие свадьбы: ни песен, ни гармошки, ни криков «горько!». Василий до сих пор не может понять, что заставило Клавдию выйти замуж за Тимофея. Досужие соседки замечали, что Клавдия пополнела, черты лица укрупнились, платья носила свободного покроя… А спустя несколько месяцев родился сын. Василий знал, что всю любовь Клавдия отдала Алешке.
Сколько же лет прошло? Вот Алексей – курсант военного училища, служит на границе, женился… Василий поймал себя на мысли, что до мельчайших подробностей все знает о жизни Клавдии и ее семьи. Семья… А где же был он? Чего ждал? Почему не вмешался? Это могла бы быть их семья! Молодые, не раз, мечтая, строили планы на будущее. И вот оно, это будущее…
Или сейчас, или никогда! Василий решился:
– Здравствуй, Клава.
Она оглянулась на зов, несколько секунд глядела на него, подошла к оградке.
– Вася?
– Я, – выдохнул он.
Она скрестила руки на груди и откровенно разглядывала его, чувствуя, как глаза наполняются слезами. Все поплыло перед ней… Очнулась в объятиях Василия. Тот прижимал ее к себе, гладил волосы и приговаривал:
– Ну что ты, не надо, успокойся…
Отстранилась Клавдия:
– Ты что, люди же смотрят.
Мимо проходили группами и поодиночке. Над вечным покоем постепенно воцарялась тишина. Засобиралась и Клавдия. Они шли рядом, молчали. Остановились у ее дома. До боли знакомая улица, ее хата. Не зажигая света, так и просидели в темноте до утра…
– Прости, Клава… Забудем обо всем… Загубил я себя, загубил… Нет жизни без тебя…
– Ну что ты, Господь с тобой! Как же загубил? У тебя семья, дочь…
– Нет у меня никого. Одну тебя любил всю жизнь. Веришь?
– Ну-у, Вася, какие амуры на старости лет? Внук вон наш скоро женихом будет…
Василий перевел взгляд на портрет Алексея, стоявший на комоде. Молодой офицер, прищурив глаза, смотрел куда-то вдаль. «Точь-в-точь я в юности», – подумал Василий и срывающим голосом проговорил, придвинувшись к Клавдии:
– Помоги, помоги мне, Клава, забыть мою вину. Знаю, нет мне прощения, и тебе жизнь испортил. Вернулся я, совсем вернулся. У фермеров буду работать…
В комнате было темно, но Василий чувствовал: Клавдия плачет. Он как-то неумело целовал ее в мокрые глаза, и женщина ощущала, как по всему телу разливается робкая теплота всепрощения.
Наутро она провожала его на городской автобус.
– Ну как же мы, Клава?
– Даст Бог, еще увидимся… куда нам теперь спешить? Иди, Вася, иди, – он долго не отпускал ее руку, ком подступил к горлу.
Он быстро пошел по тропинке, а она стояла и долго глядела ему вслед, пока фигура Василия не растворилась в утреннем молоке тумана…
Т. Юпилайнен, ст. Крыловская.