В 20-е годы прошлого столетия, когда семьи были многодетными, старшие нянчили меньших, которые называли их ласково «сеструшка», «братушка». В нашей семье выросли шестеро детей. Старшая сестра Марина вскоре вышла замуж за Ткаченко Максима Моисеевича. И мы стали называть его братушкой, даже будучи взрослыми.
Жили они в маленькой глинобитной хате на краю Сиротино. Хутор в то время был многолюдным и простирался вдоль балки почти на пять километров. Вокруг располагались целинные степи, водилось много дичи: зайцы, лисы, куропатки, дрофы. Многие охотились. Охота была промыслом, средством к существованию. Имелось ружьё и у нашего брата Максима. Охотником он был удачливым и метким стрелком. Если кому-то из охотников не везло, делился с ними своей добычей. Зайцы давали мясо, лисы, волки – мех ценный и модный в то время. Женщины щеголяли в лисьих воротниках и шубах. Дрофы ценились за вкусное мясо. К дрофам у него было особое, милосердное отношение. Эта птица имеет второе название – трепет. Сейчас занесена в Красную книгу как исчезающий вид. В холодное время при гололёде они становились совсем беспомощными и всю стаю можно было загнать во двор и забить на мясо. Конечно, такое бывало редко и хуторяне осуждали таких горе охотников.
Как-то в гололёд Максим заметил в степи стайку дроф и пошёл к ним. Крылья их сковал лёд. Чтобы они не стали добычей хищников, он медленно погнал их к хутору. Когда крылья птиц расправились, они смогли вернуться в степь.
Жизнь тогда была скромной. Приходилось много трудиться, почти все работы выполнялись вручную. В каждом дворе имелась корова-кормилица большой семьи. Создавались колхозы, их было два: «Политотдел» на землях Краснодарского края и им. Шабалдаева в Ростовской области. Не все хотели оставаться в колхозах, и народ потянулся в города, станицы, ближе к железной дороге, где были легче условия для жизни. Люди стремились в города, где есть школы, больницы, магазины. Максим тоже решил уехать. Вместе со своим другом Косенко Нестером, собрав семьи, переехали в станицу Октябрьскую. Здесь они заняли два свободных участка на улице Коминтерна. Устроились на работу. Жили сначала в шалаше – сарае. Позже наделали самана, набили камыша для крыши, и к зиме стоял новый просторный саманный дом, пахнущий свежей краской. Именно пахнущий! После хат с земляным полом запах краски воспринимался необычно – как-то торжественно, празднично! Две семьи, перезимовав в первом доме, построили такой же по соседству. По жребию каждая семья заняла свой и стали обживаться. Охоту Максим не бросал, но у него появилось новое увлечение – садоводство. Он посадил саженцы на своём участке и стал ухаживать за ними. Сад быстро поднялся и начал плодоносить. В то время такого роскошного сада в станице не было ни у кого. Каждое плодовое дерево облагалось налогом, и люди не стремились заводить сады. Максим говорил, что при грамотном уходе сад должен перекрывать затраты и давать прибыль. И это ему удалось. Он восхищался живыми изгородями густо высаженных жердёл, дикой акации с множеством острых шипов. Никаких стройматериалов не надо, только труд, а для воров – преграда!
Но тут грянула война, всеобщая мобилизация. Братушку Максима держали на броне – в тылу: на железной дороге нужны были надёжные руки. Он мечтал: «Призовут в армию, получу винтовку, глаз у меня ещё меткий, не промахнусь по фашистскому зверю, где только его замечу. Их сюда никто не звал!
В армию его призвали в январе 1942 года. Как и мечтал, он получил винтовку, без боевой подготовки. Такому меткому стрелку-охотнику и обучение не требовалось. Попал он в стрелковый полк, защищал Кубань.
Наступил перелом в войне. После разгрома немцев под Сталинградом началось наступление наших войск на Кавказском фронте. Брат рассказывал: «В январе 1943 года, вскоре после начала наступления в одной из станиц Ставрополья, перед полосой атаки в панике метались два фрица. Я вскинул винтовку и хотел было открыть огонь, а немцы вдруг, бросив своё оружие, подняли руки вверх, двинулись мне навстречу, громко выкрикивая: «Цвай киндер, цвай киндер…» Я понял, что у них у каждого по два ребёнка, мол, ради них пощади нас. Но разве можно бить лежачего? Да это те же беззащитные дрофы, а я же их щадил. Опустил винтовку, показал им жестом «руки не опускать» и идти в направлении нашего тыла, а сам побежал вперёд, чтобы занять своё место в наступающей цепи своей роты. С иронией отметил: «Вот что такое живая изгородь! Задержала немцев!»
Были и другие запомнившиеся случаи. Первый произошёл в ночное время. В полосе наступления его роты хорошо укрывшийся немецкий пулемётчик шквальным огнём остановил наступление, пехота залегла, прямой лобовой огонь цели не поражал. Максим по своей инициативе, как охотник, ползком скрытно подкрался сбоку к пулемётчику, дал первый выстрел, фашист продолжал строчить, братушка дал второй выстрел, наступила тишина. Сзади кто-то из наших прокричал с русским матом: «Командир, давай команду «Вперёд!». А второй случай с охотой на немецкого пулемётчика стал роковым. Подкравшись к фашисту с фланга, он сделал два выстрела. Немец его заметил, открыл огонь. Максим укрылся, затаился. В магазине его винтовки закончились патроны, доставая новую обойму, чтобы перезарядить, его правая рука слегка приподнялась. В это время фриц дал очередь, несколько пуль прошили ему руку. Этот случай произошёл на территории Краснодарского края при освобождении кубанских станиц.
Продолжительное время Максим лечился в госпитале города Кисловодска, домой вернулся только летом 1943 года. Правая рука висела мёртвой плетью, боль пронизывала и плечо. Но он не мог смириться с положением инвалида первой группы. Постепенно стал разрабатывать руку, увеличивая нагрузку и пальцы стали разгибаться. К весне 1946 года он высадил сад для своей тёщи. Это была его первая значительная победа над своей инвалидностью, которую потом сняли вчистую.
Всё это мы узнали из рассказов Максима Моисеевича уже позже, когда зажили раны и его сердце отошло от войны. Воевал он недолго, но испытал всё, что пришлось на долю защитников Родины. Выросли и встали на ноги четверо его детей и девять внуков. В хуторе Сиротино, где он высадил сад, в том доме уже давно никто не живёт. Не летают над степью стаи дроф. На одиноких просторах хутора остались только три старенькие яблоньки. Они высажены золотыми руками моего братушки.
Были у него и награды, но он ими не хвалился, ценнее всего – жизнь. Так тогда считали многие. Вернулся солдат с руками, ногами, пусть искалеченными, – это уже великое счастье. Подвиги тех лет навсегда останутся в сердцах потомков.
В. Чумаченко, х. Сиротино.
