

В нашей семье сохранилось воспоминание бабушки Евдокии Васильевны Яковенко, как раз связанное и с урожаем 1944 года, и с тем, как дорог он был фронтовикам:
«Господи, как тяжело вспоминать войну и все пережитое в эти тяжелые годы: непосильный труд, голод и холод, постоянный страх за близких. А теперь, на старости, бессонными ночами все вспоминаешь и переживаешь заново.
Вот и вспомнила я двоюродного брата Григория Федосеевича Камянского. Уходил он на фронт, оставляя дома жену, троих детей (старшей дочери только семь лет исполнилось) и мать-старушку. Прощаясь, сказал: «Сталин говорит, что война быстро закончится, значит, вернемся скоро. Вы только пишите почаще да детей берегите».
Сам он писал редко. Был ранен, потом контужен, но, подлечившись в госпитале, снова возвращался на фронт. Но мы знали, как Гриша тоскует по дому и своей семье, а потому старались хоть как-нибудь его порадовать: то померяем детей ниточками и эти ниточки с письмом отошлем, чтоб знал, как его малыши подросли. То подстрижем их и волосы отцу в конвертик сложим… А однажды, получив его письмо с сообщением о взятии Кенигсберга, собрали десятка два зерен (самых крупных) из урожая 1944 года, засыпали в конверт и отправили на фронт. Через некоторое время получили из части письмо, в котором солдаты благодарили нас за труд и поддержку. А о том, как наше письмо получили на фронте, рассказал брат, вернувшись домой:
«Было это так. Вызывает как-то меня к себе командир и спрашивает:
– Григорий, ты письма из дома получаешь?
– Получаю, но что-то давно их не было.
– А что тебе пишут, о чем?
У меня сердце замерло: может, что из дома написали, чего писать нельзя?
А он снова спрашивает:
– Ну, что тебе присылают?
Тут уж я совсем растерялся, а он говорит:
– Разреши нам конверт вскрыть?
– Вскрывайте.
Пока мы разговаривали, подошли еще солдаты, обступили стол. И когда разрезал командир конверт, посыпались из него зерна пшеницы, а у всех у нас, у деревенских, покатились из глаз слезы…Узелочек с этой пшеницей я хранил в кармане вместе с землей, что набрал, когда мы границу переходили».
Еще говорил Григорий Федосеевич через год-другой после войны: «Все мы восстановили, надеемся – теперь дети и внуки наши в мире будут жить, мы за все заплатили».