(Продолжение, начало 26 апреля 2016 года, № 44).
Боевые действия в течение всего 1919 года на Юге России проходили с переменным успехом. Однако «красные» неумолимо теснили «белые» воинские подразделения к югу. Все больше и больше наблюдалось дезертирство из частей, воевавших на стороне белого движения. В январе 1920 года 1-я Конная армия Буденного прорвала фронт «белой» армии. У сотника Митрофана Проценко появилась возможность побывать дома. Он расквартировал своих казаков и при полном параде явился к родным. Его встретили как героя, тем более, что на его груди уже было два «Георгия» и медали. Он со своими казаками хорошо загулял и в станице, и на хуторе Белом…
С 10 марта Красная Армия начала прорыв на Новороссийск. Сотня Митрофана Макаровича в составе уже разношерстного войска стояла на подступах к Новороссийску. Митрофан был в звании подъесаула. Ему поставили задачу – до конца держать свой участок обороны, но в порту царили хаос и ужас. Уже никто не пытался упорядочить процесс эвакуации. У причала стояло переполненное судно, а вокруг толпились, орали, лезли вперемешку гражданские и военные. Матросы пытались отцепить трап. Наконец трап каким-то образом столкнули в воду и все, кто находился на нем, оказались в холодной воде. Просто каша из людей и воды. Митрофан советуется с казаками и направляет остатки своего подразделения к месту дислокации кубанских казаков. Общего руководства в последний день эвакуации из Новороссийска уже не было. Каждый спасался, как мог. Донские казаки частично смогли разместиться на поданных морских судах, а вот кубанские остались на берегу. Среди руководства была паника. Предлагали договориться с красными о сложении оружия.
Митрофан вернулся к остаткам своей сотни. Посмотрел на море. Там на рейде, примерно в паре километров от причала, стоял иностранный военный пароход. Из подручных средств сделали несколько плотов (скорее, одно название, что плоты). Никто им не мешал. Попрощались с лошадьми, с друзьями и, раздевшись до кальсонов, взяв с собой винтовки, погребли в открытое море. Оглядываясь назад, казаки увидели, как со стороны порта шла «конная лавина» – красная кавалерия. Гребли досками, прикладами винтовок, отошли от берега метров триста – раздался артиллерийский выстрел и перед ними вырос фонтан от взорвавшего снаряда… «Быстро красные работают», – только и успел подумать Митрофан Макарович. Затем еще один взрыв поближе, и все казаки оказались в холодной мартовской воде, плот развалился на куски. Оружие пошло ко дну, а люди, цепляясь за остатки плота, за все, что держалось на воде, иногда друг за друга, поплыли к берегу.
На берегу их стали сортировать, отводили в сторонку офицеров, решивших сдаться, а группу мокрых, дрожащих от холода «героев» в кальсонах встречали заливистым дружным хохотом. Красный командир построил их и предложил записаться на войну с поляками, которые захватили мать городов русских – Киев. Опять Митрофану повезло: не стали выяснять личности полуголых промокших «отчамах», увели высших офицеров на допрос, а на прибрежной линии остались последние кубанские казаки на раздумье. О чем могли они думать, какое решение принять? Отказаться от войны с поляками – расстрел. «Мне уже тридцать лет, из них больше двадцати я в седле, – размышлял Митрофан Макарович. – Восемь лет воюю, крови пролил – не меряно, голов отсек – больше, чем много, самогона выпил с сотню четвертей, с бабами был – только с гулящими. Где сейчас семья, не знаю, да и задумываться некогда было. Своих детей скорее всего нет, разве что в Турции… Самых лучших, преданных друзей потерял в боях. Пахать, сеять, молотить, наверно, уже и не умею. Все равно умирать. Жизнь окончена! Пойду воевать!» Скорее всего, так раздумывали все, стоящие на том проклятом берегу Черного моря, моря, где последние сопротивленцы готовились к смерти. А умирать им было не страшно – страшно было жить. Страшно посмотреть в глаза отцу, матери, страшно сказать – все, не защитил я вашу землю. Предали нас наши господа, а мы не знаем, что дальше делать, мы рубать головы, прости, господи, можем, а управлять историей мы не можем, мы – трупы, мы мертвяки, только что еще живые. Пойдем на смертный бой с поляками за мать городов русских, за столицу предков наших! За Киев – хоть с дьяволом!
Львовщина, Галиция, другие области – те, что мы сейчас называем Западной Украиной, были заняты Польской армией – они дошли до Киева. А еще поляки заняли запад и юг Белоруссии, часть Литвы. Англия умело «дирижировала» этими процессами. Советская Россия объявила призыв – «Все на борьбу с белополяками!». 1-я Конная армия Буденного была переброшена на Киевское направление.
Начало лета 1920 года были ознаменованы серьезными поражениями Польской армии. Красная Армия уверенно била поляков и теснила к западу с территории Новороссии и Украины. Митрофан Проценко опять воюет – он рядовой кавалерист в составе 1-й Конной армии. Здесь он встречает казаков из 1-го Уманского полка. Митрофан узнает, что его родной полк 10 марта 1920 года в составе 250 шашек, пятеро офицеров сложили оружие и знамена в станице Крыловской (сейчас Ленинградский район), однако казаки не были отпущены по домам. Их держали в резерве, а когда началась активная фаза советско-польской войны, прямехонько бросили на Юго-Западный фронт Красной Армии. Вот так опять повстречались уже совсем не многие оставшиеся в живых герои Персидского похода. Война за Отечество – дело святое. Митрофан профессионально делал свое привычное дело – рубил головы, теперь полякам. Рука набирала и набирала силы, а вот голова стала протестовать. Запах крови уже не пьянил, победы не окрыляли, все больше и больше стал обращать внимание на грязь и смрад самого этого действа – войны. Каждое утро бубнил себе под нос «Боже царя храни!». По привычке звания в красной кавалерии «переводил» в казачьи чины. А время неумолимо шло. Поляки без особых боев оставили Киев, потом чуть ли не в паническом бегстве Умань, Чернигов, на очереди были Львов и Галиция. Митрофан Макарович оказался на Львовском направлении. Красная Армия выбила поляков из Львова, и победители объявили создание Галицийской Советской республики. В мае 1921 года 1-я Конная армия Буденного была расформирована. Основная масса кавалеристов демобилизована, и в первую очередь по домам распустили «неблагонадежных», тех, кто в состав этой армии был переведен из пленных казаков – ветеранов русско-турецкого фронта Первой мировой войны.
Летом 1921 года домой возвращался тридцатиоднолетний Митрофан Проценко. Наполовину лысый и сивый, темные с проседью усы были закручены колечками, глубокие морщины тронули смуглое, молодцеватое лицо, на котором, как на холсте, были запечатлены боль, смятение и страдание целого поколения защитников своего Отечества. На голове – кубанка, одет был в военную гимнастерку без знаков различия, брюки «галифе», на ногах – кожаные сапоги. Под уздцы он вел коня – без коня казаку никак нельзя. К седлу приторочен небольшой мешок, в котором находился личный скарб бывшего «рубаки» и хранилось самое ценное для этого человека – два Георгия и казачьи погоны. Бывший разведчик смог сохранить в горниле гражданской войны эти ценные для него символы.
Из архива музея имени Ю. Кондратюка, по воспоминаниям заслуженного работника культуры Кубани С.И. Проценко.
Подготовил Н. Майстровский.
