А какое было счастье – держать в руках солдатские треугольники, письма от сыновей, отцов, братьев
Самые светлые и яркие воспоминания у многих из нас – годы детства. Но у миллионов советских детей, родившихся перед войной, они совсем других тонов. Галине Александровне Белоусовой (в девичестве Алексеева) из станицы Октябрьской было чуть более десяти лет, когда началась война.
Переезд в октябрьскую
– Моего папу Александра Федоровича Алексеева забрали на фронт на второй день войны. Он никогда не был на Кубани, а воевать пришлось здесь, на Северо-Кавказском фронте. Папа рассказывал об ожесточенных боях под Крымском, когда полевые кухни не могли подойти к позициям, и солдаты воевали голодными. В одном из боев отца ранили в живот. Как сказали потом медики, его спасло то, что кишечник был пустым. Он лежал в госпитале в Кисловодске, мама его навещала. В память об отце я храню его медаль «За освобождение Кавказа». Жили мы тогда в Ростовской области, – вспоминает она. – Небыков Петр Иванович, мой родной дядя по маме, работал директором автоколонны в Октябрьской. В начале августа 1941 года он ехал в командировку и заехал к нам, чтобы предложить маме трудное военное время пережить с родной сестрой, которая тоже жила в Октябрьской. Он приехал на грузовой машине, чтобы на обратном пути забрать нас. Этим спас нам жизнь.
Сначала мама устроилась на работу телефонисткой, а поселились мы у тети Маруси. У нее была хата из двух комнат, семья – четыре человека, поэтому, когда освободилось место уборщицы в конторе Павловского зерносовхоза, мама перешла работать туда: техслужащей выделяли комнату. У дяди Пети была бронь, но он вскоре пошел в военкомат и попросился на фронт. В молодости он окончил военное училище, был офицером и дома отсиживаться не мог. Ушел на фронт, а дома, с мачехой, остались трое детей. Вскоре его вторая жена умерла, надо было что-то решать с детьми. Тетя Маруся забрала к себе старшую девочку (ей было восемь лет) и младшую, трехлетнюю, а мама – среднюю.
Вскоре начались бомбежки…
Контора, где работала мама, была большая, белая – вся на виду, а хата тети Маруси, совсем недалеко, казалась мне уютнее, там было не так страшно, и бомбоубежище было рядом. Бомбить стали по два-три раза в день. Было очень страшно. Как-то вечером, уже было темно, пролетел самолет. Он летел низко, тихо и не напугал нас, но, пролетая, сбросил две зажигательные бомбы. Одна попала в мастерские рядом с конторой, там сразу начался пожар. У меня был двоюродный брат, сын тети Маруси. Он совершенно не боялся бомбежек, и тетя всегда силой заталкивала его в бомбоубежище. Ему же очень хотелось посмотреть, как бомбы отделяются от самолета, как летят и взрываются. Но как-то после очередного налета немецких самолетов он прибежал из школы, залез в бомбоубежище и долго сидел там. Мы не могли понять, что же случилось? Оказалось, что во время налета брат возвращался из школы. Вдруг заметил, что мимо его уха с невероятной скоростью пролетел осколок. С тех пор во время бомбежек он сидел в бомбоубежище. А сколько тогда гибло таких пацанов, которые находили неразорвавшиеся снаряды, взрывали их и гибли по нескольку человек сразу.
Как-то мы с подружками возвращались из школы домой по улице Пионерской. По дороге, чеканя шаг, шли наши солдаты. Была хорошая, теплая погода. И вдруг в тишине, прямо над нами, оказался немецкий самолет. Со страшной силой загудел мотор, застрочил пулемет. Дорога моментально опустела, все попадали на обочине. А самолет на низкой высоте все кружил над нами и строчил, строчил из пулемета. Я лежала на той стороне дороги, где рядом была ложбина и кусты – место вполне безопасное, но тогда мне стало так страшно от этого грохота и свиста, что я, как обезумевшая, вскочила и побежала на верную гибель через дорогу на противоположную сторону. Солдаты кричат мне: «Куда бежишь?! Ложись!» Чудом я спаслась…
Светлая им память…
Я храню вырезки из газет с рассказами о той войне, и самые ценные – воспоминания очевидцев того времени. Читаешь, и все стоит перед глазами. Часто просто невозможно сдержать слезы, так это близко и знакомо.
Не могу забыть 17 июня 1942 года. Этот день останется в памяти до конца наших дней. Подошел на нашу станцию длинный состав санитарного поезда. Светило ласковое июньское солнце. Тишина… В паровоз набирали воду. Она была у нас отличная, из артезианской скважины. На эти 30-40 минут стоянки раненые, что могли ходить, вышли на перрон подышать свежим воздухом, размяться. Станичников тоже было много. Мы любили проводить время на перроне. Солдаты между собой переговаривались: «Вот проедем Крыловскую, а дальше будет не так опасно…» И тут началось… Неожиданно появились три вражеских самолета. Они летели низко. За ними еще несколько, и начался кромешный ад. С самолетов прямо на вагоны полетели бомбы. Попадания были прямыми. Немцы разворачивались над станицей, снова и снова подлетали к вокзалу, бросали и бросали на вагоны бомбы. Звуки запоздавшей сирены сливались с тяжелым гулом самолетов, со свистом падающих бомб, взрывами, криками и стонами раненых… Горели вагоны, люди, элеватор, куда тоже попали бомбы. Все это приводило в ужас, а от дыма и копоти нечем было дышать… Жители, как могли, спасали раненых. К нам пришел длинный сос-тав, полный ранеными, а после бомбежки, на следующий день, во вновь сформированный состав, раненых разместили в четыре вагона. Остальные погибли. Их похоронили в братской могиле. Подруга мне рассказывала, что ее отец помогал копать братскую могилу для раненых. Среди погибших он нашел мальчишку лет шестнадцати. В боковой стене он сделал нишу и туда поставили гроб подростка. Рассказывали, что мальчика возила с собой медсестра санитарного поезда. Это мне напоминает фильм «Офицеры», где героиня возила с собой внука в санитарном поезде. Рассказывали, что эта медсестра приезжала потом несколько раз. А отец подруги после похорон пришел домой, прижал к себе своего шестилетнего сына и долго плакал.
Тогда мы не плакали
Рассказы, записанные очевидцами того времени, очень правдивы. Сейчас они вызывают слезы, а тогда мы не плакали. Мы голодали, но не просили еду, потому что ее не было, а если что-то было, мы знали, что мама нам ее обязательно даст. Летом сами старались что-то добыть, ели разные травы: выискивали заячье ухо, козлики, калачики. Для меня смола на стволе жердел была таким лакомством… А горько-сладкие, ароматные сережки на кустах колючей акации…
Я согласна с Виктором Даниловичем Текучевым (статья с его воспоминаниями была не так давно в газете), что в то время ничего так не хотелось, как хлеба. Любого, но только хлеба. Мама никогда не выбрасывала очистки с картошки, добавляя его в хлеб, чтобы его было хоть чуточку больше. А каким же он казался вкусным! Тогда не думали о конфетах, только о хлебе. Голод преследовал постоянно. Он уже не всегда и ощущался, иногда о еде забывали, и только голодные обмороки напоминали о ней…
У нас не было игрушек. Как многие девочки, я собирала цветные стекляшки. Они у меня хранились в картонной коробке под кроватью, как драгоценности… Еще так хотелось иметь настоящую красивую куклу.
Во время оккупации, помню, произошел такой случай. Было воскресенье. В конторе никого не было. Я была в своей комнате, когда услышала, что подошли немцы и начали стучать в дверь конторы. Открывать я боялась, но они стали стучать сильнее и кричать, что я тогда уже боялась ее не открыть: они могли ее просто вышибить и тогда будет еще хуже. Дрожа от страха, открыла. Немец начал кричать: «Партизан! Партизан!» и приставил мне к груди пистолет. Остальные побежали по кабинетам искать партизан, а этот так и стоял, держа пистолет у моей груди. Немцы никого не нашли и ушли, а я стояла еще какое-то время, приходила в себя.
Был страшный случай и с моей мамой. Комендант-немец приехал в контору на велосипеде. Поставил его и пошел в кабинет к старосте. Когда он вышел из конторы, велосипеда на месте не было. Немец вернулся и сообщил об этом старосте, а тот ничего лучшего придумать не мог, как позвать мою маму, которая об этом ничего не знала. Он на нее кричал, стучал кулаком по столу, обвинял и угрожал, выслуживаясь перед комендантом. Оказалось, что мальчишки увидели велосипед и решили покататься, а потом поставили на место.
Страшные письма
О многом можно еще вспомнить, но рассказ об оккупации закончу тем, что полицаи приготовили для карателей списки неугодных для повешения. Вся наша семья была там, а первой – наша тетя Маруся. Когда наши войска отступали, без боя, тетя Маруся спросила у молоденького лейтенанта, который зашел к ним во двор: «Когда вернетесь?»
Конечно же, она знала, что задала глупый вопрос, а лейтенант ответил: «Через полгода, мать, вернемся!» Тете этот ответ понравился, и она не давала покоя полицаям, постоянно им говорила: «Вот наши вернутся через полгода, и что вы им тогда скажете?» Поэтому они и поставили в списки на повешение нашу семью первой.
Но нас освободили второго февраля 1943 года. Из эвакуации начали возвращаться работники совхоза. Школа до начала учебного года была закрыта, и я пошла работать на почту: забирала корреспонденцию для совхоза, оставляя ее в конторе, а письма разносила по домам. Какое же это было счастье – держать в руках солдатские треугольники, письма от сыновей, отцов, братьев. Я носилась по совхозу, как на крыльях, принося в семьи радостные вести – живы, живы!!! Но порой приходили конверты. Их называли казенными письмами. Страшные письма с похоронками внутри. Тогда мама относила их директору, а он вручал адресатам. Я же весь день плакала…
После победы – снова голод
После освобождения мы не сразу пошли в школу. Весь сентябрь нас возили на уборку хлопка. Летом была прополка, потом – уборка. Не хватало рабочих рук как в войну, так и после нее. Потом начались занятия. В школу ходили в трескучие морозы ниже тридцати градусов. Не было угля, школу не отапливали. Носить было нечего, обувать тоже. Не на чем было и писать: использовали какие-то обрывки бумаг. Учебников всем не хватало. Вся надежда была на конец войны, но…
1946 год… Неурожай и снова голод. Снова голодные обмороки. А школьные программы скидок не делали: мы сдавали экзамены не только каждый год, но потом еще и за три. Но все перенесли, все пережили…
В конгрессе США 7 января 1943 года президент Ф. Рузвельт сказал: «Я содрогаюсь при мысли, что произойдет с человечеством, если Вторая мировая война не закончится прочным миром. Ведь когда сегодняшние дети достигнут призывного возраста, может вспыхнуть новая война». Очень хотелось бы, чтобы нынешние президенты вспомнили эти слова и никогда не забывали о них…
Записала О. Кайдаш.
