В этнографическом зале нашего музея хранятся копии листков с записями солдата, пережившего военное время с октября 1941 года по январь 1942 года, горечь поражения в боях с превосходящим врагом и кошмар жизни на оккупированной врагом территории. Написаны они нашим станичником – сержантом Георгием Петровичем Варваровым во время лечения после тяжелого ранения в эвакуационном госпитале 2560 в городе Молотов.
Всего час назад
… Пасмурное октябрьское утро 1941 года. Идет мелкий, как сквозь сито просеянный, всюду проникающий, надоедливый дождь. Среди болотных кочек выделяется одна большая. По своим очертаниям она похожа на фигуру лежащего человека. По дороге, проходящей по окраине болота, идет женщина. Зоркие ее глаза видят, что это не нагромождение кочек, а человек. Лежит в шинели нараспашку. Рядом с ним – карабин, патроны, стреляные гильзы. В правой руке револьвер. Женщина, внимательно осмотревшись кругом и не обнаружив ничего подозрительного, направилась к нему…
Не так давно здесь шел бой. Гремели винтовочные выстрелы, пулеметные и автоматные очереди, орудийные залпы. Но это было час тому назад. А сейчас перед ней лежал заросший, грязный, с впалыми щеками, с резко выделяющимися скулами человек. На нем была защитная гимнастерка и брюки, заправленные в сапоги. На вид – лет 40-45. Все также, тревожно оглядываясь по сторонам, она осторожно обошла его. Бледное лицо дрогнуло… Его рука еще крепче сжала рукоять револьвера, с испугом открылись глаза. Увидев женщину, он снова опустил руку на грудь. Его голубые глаза пылали огнем, а пересохшие от жажды губы шептали: «Пить!»
Отряд двигался днем, а потом только ночью глухими дорогами и лесными тропами, пробираясь во вражеском тылу к линии фронта. Карты не было, шли, ориентируясь по компасу на восток, на родную Москву. Постоянно меняли направление, чтобы обойти вражеские гарнизоны. Нельзя было себя преждевременно обнаруживать. Часто делали привалы – бойцы были изнурены долгим переходом, голодом и холодом (снег выпал рано). Многие из них были ранены. Поскольку мосты усиленно охранялись немецкими войсками, встречающиеся на пути речки переходили либо вброд, либо вплавь. После одного перехода вброд отряд укрылся в кустах у самого шоссе: залегли прямо на снегу. По дороге, охраняемой мотоциклистами, почти беспрерывно двигались немецкие автомашины, сопровождаемые танками и броневиками. Пересечь дорогу на открытой местности было невозможно. Нужно было дождаться ночи. Пролежав до темноты, отряд перешел шоссе и продолжил идти на восток. Многие бойцы шли, с трудом передвигая ноги. Совсем ослабевшие оставались в деревнях, которые встречались на пути. Везде были немцы. Надо было догнать отступающие части советской армии, и перейти линию фронта. Силы людей с каждым днем таяли, продовольствие доставать было все труднее и труднее….
Их осталось семеро…
Через несколько дней осталось семь человек. Маленький отряд шел только ночью. Темной октябрьской ночью отряд зашел в густой еловый лес. Что было впереди – неизвестно. Командир приказал дожидаться рассвета, выяснить свое местонахождение, а затем двигаться дальше.
Рядом с лесом оказалась деревня. Разведка ничего подозрительного в ней не обнаружила. Отряд уже шел по улице, когда заметили перебегавших от укрытия к укрытию немцев, которые пытались им отрезать путь. Пришлось срочно уходить в сторону болота. Видя это, немцы открыли огонь трассирующими снарядами из противотанковых орудий. Со свистом и шипением пролетел первый снаряд, следом – второй. В какой-то момент отряд достиг лощины и был в укрытии. Третий снаряд, пролетев над их головами, не причинил никому вреда. Переходя от рубежа к рубежу, отряд подходил все ближе и ближе к лесу. Немцы открыли ураганный огонь из пулеметов, создав сплошную завесу огня. Бой был неравным. Превосходство в численности и вооружении было на стороне врага. Перебегая на новый рубеж, Николай видел, как из его брюк и шинели полетели клочья, но боли не было. Поднявшись для следующего броска, он свалился от резкой боли в ноге и ясно услышал треск, как при переломе сухой палки.
Сколько времени Николай пролежал в забытьи, он не представлял. Очнулся от холода. Но стоило ему чуть пошевелиться, как ужасная боль бросила его в жар. Пересохшими губами прошептал: «Пить! Пить!». Но никого рядом не было. Он осмотрелся по сторонам: в полутора-двух метрах было маленькое «блюдце» болотной воды, но до него ему не добраться… В памяти пробегают подробности боя. Сумели ли его товарищи добраться до леса? Перед глазами выплывают их образы…
До последнего патрона
Шорох у самого уха. Наклонившись над ним, стояла женщина. «Пить, пить!» – прошептал он пересохшими губами и потерял сознание. Очнулся от того, что чья-то рука приподнимает ему голову. К губам прикасается что-то холодное и влажное. Словно издалека доносятся слова: «Пей, пей! Пей, милый, родной!». Николай жадно пьет холодную, пахнущую болотом, воду. Выпив, он почувствовал прилив сил. Впервые за несколько часов забытья начал понимать, что произошло. Перед ним, вытирая слезы, стояла женщина и что-то говорила, но Николай видел только шевелящиеся губы, слов он не слышал. Женщина наклонилась над ним еще ниже и скороговоркой заговорила: «Немцы, немцы, – услышал он, – у нас в деревне. Я взяла бы тебя к себе, но боюсь, что нас с тобой расстреляют эти звери. Вчера двух бойцов, таких молодых и красивых убили», – и она залилась горькими слезами. Простившись, беспомощная, с низко опущенной головой она пошла прочь. Николай, оставшись один, осмотрел револьвер, зарядил полностью барабан, подтянул поближе оставшиеся гранаты. «
Защищаться буду до последнего патрона, а в случае, если придется туго, взорву себя вместе с врагами», – решил он для себя. Так лежал он, наблюдая за той стороной, куда скрылись враги. Большая потеря крови сказывалась на его состоянии, он впал в беспамятство.
«Товарищ! Товарищ! Ну, что ты молчишь! Отзовись!» Николай открыл глаза, его теребили двое мужчин. Как потом он узнал, это были переодетые солдаты-окруженцы, которые пробирались к линии фронта. Положив Николая на добытую где-то лошадь, они повезли его в маленькую деревушку, состоящую всего из пяти изб. Немцы в ней не стояли, но успели ограбить, забрав скот, кур и овощи. Никто из запуганных оккупантами жителей не брал раненого в свою избу, но проходившие через деревню командиры приказали взять его в дом.
Согреваясь, оживало тело Николая. В его глазах снова была жизнь. После перевязки, перед самым утром, он уснул. Но сон его был коротким. В избе поднялся невероятный шум. Все повторяли одно: «Немцы!» Обитатели жилища старались спрятать все вещи, которые имели хотя бы какую-либо ценность. До слуха Николая донеслись выстрелы: один, второй… «Мама! Мама! – бросается от окна со слезами четырехлетняя Маруся к своей матери, – нашу Зорьку убили!». Николай с головой укрывается шинелью. С шумом открывается дверь в избу, стук солдатских кованых сапог. С Николая рывком сдергивают шинель, прямо на него направлено дуло пистолета: «Рус! Рус! Зольдат!» – и дальше по-немецки. Лицо немецкого солдата было передернуто звериной гримасой. Что он кричал, Николай не понимал. Дуло пистолета приблизилось к нему. Черный глазок его смотрел прямо в глаза. В голове Николая промелькнула мысль: «Выстрелит в лоб и смерть… Лучше быстрая смерть, чем плен, допросы, пытки.., медленная мучительная смерть». Немец резко наклоняется, хватает Николая за грудь и рывком приподнимает. Ужасная боль прошила его тело. Не в силах перенести ее Николай вскрикивает. Немец бросает его. Удар о пол. Снова ужасная боль… Что было дальше, Николай не помнит.
Казался стариком…
Когда он пришел в сознание и взором, полным боли, обвел комнату, то увидел жуткую картину: все было сдвинуто с мест, пол был завален книгами, подушками, домашней утварью. Перерыв все, немцы ушли. С собой они унесли часы, женские платки, платья, ведра и другие предметы из домашней утвари. После ухода немцев дочь хозяйки сняла с Николая форму красноармейца и далеко упрятала до его выздоровления.
Николая положили в постель и выдавали за больного старика – хозяина дома. Вид его соответствовал: он был изможденным изнурительной тяжелой болезнью, с бородой. Это и спасало ему жизнь. Потянулись кошмарные дни. Часто приходили тревожные новости о том, что, то в одной, то в другой близлежащих деревнях немцы расстреливали советских военнопленных. По деревням они распространяли слухи о взятии Москвы, но Николай не верил. Он пережил тяжелые дни. Раненые ноги распухли, малейшее движение сопровождалось нестерпимой болью. Необходима была медицинская помощь, но получить ее было негде. Оставалось надеяться на выносливость организма. Закаленный, приученный к невзгодам и тяжестям, молодой организм Николая стойко переносил болезнь. И вместе с тем, в этой неравной борьбе он был сильно подорван.
В январе 1942 года Николай стал потихоньку передвигаться на самодельных костылях по избе и даже выходить на крыльцо. Однажды, опершись на костыли, он стоял на крыльце, жадно глотал холодный январский воздух, ничего не замечая вокруг. Его взор был направлен на восток. Пристально всматриваясь вдаль, он весь сосредоточился на слухе, улавливая отдаленный грохот артиллерийской канонады. Это Красная армия гнала от Москвы на запад гитлеровские полчища.
Ежедневно Николай подолгу задерживался на крыльце, стоял до тех пор, пока не начиналось головокружение. С каждым днем гром артиллерийской канонады был слышнее. И вот настал день, когда была слышна не только канонада, а было видно отдаленное зарево приближающего фронта. По заросшим щекам Николая катились крупные слезы. Это были слезы радости. Слезы радости за скорое освобождение, которое несло ярко горевшее в вечерние часы зарево.
Подготовили Н. Майстровский, О. Кайдаш.
