Солнце сияло чинно. Стены родной хаты были побелены, а на яблоньке у стены кухни, что совсем недавно посадил 17-летний Алексей, наливались первые яблочки-«раечки». «Тетя Поля, а Витя дома?» – спрашиваю я. Но она меня почему-то не слышит и, главное, не видит. Она озабоченно шарит руками по столу: то возьмет ложку, то поправит волосы, то, порывисто встав из-за стола, посмотрит в окно. Я недоумевал: она всегда приветливая и даже шумливая, и вдруг – такое! Взяв кружку, подошла к баку с водой, зачерпнула, но пить не стала, поставила. И только теперь заметила меня.
«А, Витек, это ты, – сказала она голосом малознакомой мне женщины. – Меня приглашают в сельсовет…» И рука ее опустилась на то место, где, как я позже узнал, живет сердце. «Неужто что? Или так приглашают… Боюсь я этого слова. А может, что с…» Вошел мой друг Виктор, и сразу: «Мама, пошли».
У сельсовета собрались люди, поставили стол, стоит машина из военкомата. «Я слышал, что наш Алешка – герой!» – и тетя Поля чуть выпрямилась, накинула на плечи темный платок. Слово взял работник райкома, совсем еще молодой человек: правая рука его была без плеча и непонятно, на чем она держалась. Чуть покашляв, он сказал: «Дорогие товарищи, мы собрались здесь все вместе, чтобы поблагодарить мать, родившую героя – Ноздрева Алексея Виссарионовича, Пелагею Акимовну…» Наступила пауза. Работник райкома взял левой рукой правую руку у локтя – она качнулась, причинив ему, по-видимому, боль. Он только что был выписан из госпиталя, и ему трудно было сказать главное. Слово взял председатель совета Г.А. Сотник.
– Станичники, дорогие, мы все знали нашего героя Алексея. Он вырос на этой земле, среди нас, отсюда мы все его провожали на фронт. Он нас не посрамил! Тяжело очень, но сообщаю, что Алексей геройски погиб, защищая Родину и всех нас от немецко-фашистских захватчиков. Это первая похоронка в нашем районе. Крепись, Акимовна!
Мы, два 10-летних мальчика, хотели услышать другое, не эти последние слова. Тетя Поля, как мне показалось, превратилась в неизвестную мне раненую птицу. Резко подняв к небу руки-крылья, она изменилась в лице, на котором изобразились нечеловеческие страдания. Крик, не сравнимый ни с чем, вырвался из ее груди. Она как бы пыталась подняться в небо, но, резко упав на землю, ударившись грудью, ползая, царапала землю и вместе с травой запихивала себе в открытый рот. Несвязные слова, хрипы – и только одно мы могли разобрать: «Гитлер». Люди бросались к тете Поле, пытались поднять ее, но она упорно гребла землю ногтями, извиваясь и пыля. Выпавшие из-под косынки волосы ее стали белее. Нет таких слов, нечем помочь, утешить мать, потерявшую сына, Алешку.
Но бабка, очень старенькая, опустилась к ней на землю, и я слышал, как она ее успокаивала, гладя навсегда опустившиеся плечи. «Он же Алешка, Поля, не зря упал: защищал своих братиков – и Мишу, и Васю, Витю. А Гитлера ты брось ругать: может, он стрельнул, а в это время твой Алешка бег или шел, вот он случайно и попал в него! А то взяли моду ругать его, бедного Гитлера!»
Но тетя Поля уже не слышала ее: слишком огромным казалось горе, а материнское сердце – малым. Сердце сына и матери было общим.
В.Д. Текучев, Крыловская.